Неточные совпадения
Но человек сделал это на свою погибель, он — враг
свободной игры мировых сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы религии, философии,
науки, государства и вся мерзость жизни.
Наука развивалась в европейском мире, как
свободное исследование и искание истины, независимо от ее выгодности и полезности.
О, пройдут еще века бесчинства
свободного ума, их
науки и антропофагии, потому что, начав возводить свою Вавилонскую башню без нас, они кончат антропофагией.
Никакая
наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться
свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас».
Свобода,
свободный ум и
наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».
К концу тяжелой эпохи, из которой Россия выходит теперь, когда все было прибито к земле, одна официальная низость громко говорила, литература была приостановлена и вместо
науки преподавали теорию рабства, ценсура качала головой, читая притчи Христа, и вымарывала басни Крылова, — в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продолжает свою речь», — думал каждый и
свободнее дышал.
Единственным замечательным трудом в этой области, стоящим на высоте европейской
науки и
свободной философской мысли, была книга кн. С.
Церковь и вера тут уничтожаются государством и
наукой, так как происходит подмена
свободного восприятия принудительным.
«Бертольд, божиею милостию святыя Майнцкия епархии архиепископ, в Германии архиканцлер и курфирст. Хотя для приобретения человеческого учения чрез божественное печатания искусство возможно с изобилием и
свободнее получать книги, до разных
наук касающиеся, но до сведения нашего дошло, что некоторые люди, побуждаемые суетныя славы или богатства желанием, искусство сие употребляют во зло и данное для научения в житии человеческом обращают на пагубу и злоречие.
Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и, вместе с тем, полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние
науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый.
А между тем единственно для меня Пирогов в Париж телеграфировал и осажденный Севастополь на время бросил, а Нелатон, парижский гофмедик,
свободный пропуск во имя
науки выхлопотал и в осажденный Севастополь являлся меня осматривать.
И все ясней и ясней становилась для него мысль, что существуют только три гордых призвания человека:
наука, искусство и
свободный физический труд.
Мы, немцы, имеем старинную культуру, у нас есть солидная
наука, блестящая литература,
свободные учреждения, а вы делаете вид, как будто все это вам не в диковину.
Правду ты сказал: есть у вас и культура, и
наука, и искусство, и
свободные учреждения, [Со стороны русского мальчика этот способ выражаться еще неестественнее, но, опять повторяю, в сновидении нет ничего невозможного.
Вы подъезжаете с
наукой, а всякому думается, что вы затем пришли, чтоб
науку прекратить; вы указываете на ваши
свободные учреждения, а всякий убежден, что при одном вашем появлении должна умереть всякая мысль о свободе.
Правительства в наше время — все правительства, самые деспотические так же, как и либеральные, — сделались тем, что так метко называл Герцен Чингис-ханом с телеграфами, т. е. организациями насилия, не имеющими в своей основе ничего, кроме самого грубого произвола, и вместе с тем пользующимися всеми теми средствами, которые выработала
наука для совокупной общественной мирной деятельности
свободных и равноправных людей и которые они употребляют для порабощения и угнетения людей.
Везде, где присутствуют
науки, должны оказывать свою власть и де сиянс академии. А как в
науках главнейшую важность составляют не столько самые
науки, сколько действие, ими на партикулярных людей производимое, то из сего прямо явствует, что ни один обыватель не должен мнить себя от ведомства де сиянс академии
свободным. Следственно, чем менее ясны будут границы сего ведомства, тем лучше, ибо нет ничего для начальника обременительнее, как ежели он видит, что пламенности его положены пределы.
Ведь если мне, например, когда-нибудь расчислят и докажут, что если я показал такому-то кукиш, так именно потому, что не мог не показать и что непременно таким-то пальцем должен был его показать, так что же тогда во мне свободного-то останется, особенно если я ученый и где-нибудь курс
наук кончил?
— Ха-ха-ха! да ведь хотенья-то, в сущности, если хотите, и нет! — прерываете вы с хохотом. —
Наука даже о сю пору до того успела разанатомировать человека, что уж и теперь нам известно, что хотенье и так называемая
свободная воля есть не что иное, как…
Просветитель вообще, просветитель на всяком месте и во что бы то ни стало; и притом просветитель,
свободный от
наук, но не смущающийся этим, ибо
наука, по мнению его, создана не для распространения, а для стеснения просвещения.
Эта скрытая положительность освобождается любовью, струится во все стороны, как теплотвор, беспрерывно стремясь найти условия осуществления и выхода из области всеобщего отрицания в область
свободного деяния; когда
наука достигает высшей точки, она естественно переходит самое себя.
Человек требует ее, а
наука, взявшая все, признает это право; она не удерживает, она благословляет в жизнь личную, в жизнь
свободного деяния во имя абсолютной безличности.
Ему должна была предшествовать
наука; без вéдения, без полного сознания нет истинно
свободного деяния; но полного сознания в прошедшей жизни человеческой не было.
Примирение
науки всеобщее и отрицательное — оттого ей личность не нужна; положительное примирение может только быть в деянии
свободном, разумном, сознательном.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной точки, им не захотелось снова взойти в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им не пришло в голову, что для человека
наука — момент, по обеим сторонам которого жизнь: с одной стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они не поняли, что
наука — сердце, в которое втекает темная венозная кровь не для того, чтоб остаться в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Наука имеет свою автономию и свой генезис;
свободная, она не зависит от авторитетов; освобождающая, она не подчиняет авторитетам.
Забытая в
науке личность потребовала своих прав, потребовала жизни, трепещущей страстями и удовлетворяющейся одним творческим,
свободным деянием.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в
науке, в политике, в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «
свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Чацкий рвется к «
свободной жизни», «к занятиям»
наукой и искусством и требует «службы делу, а не лицам» и т.д. На чьей стороне победа? Комедия дает Чацкому только «мильон терзаний » и оставляет, по-видимому, в том же положении Фамусова и его братию, в каком они были, ничего не говоря о последствиях борьбы.
Его идеал «
свободной жизни» определителен: это — свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода — «вперить в
науки ум, алчущий познаний», или беспрепятственно предаваться «искусствам творческим, высоким и прекрасным», — свобода «служить или не служить», «жить в деревне или путешествовать», не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и — ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе — от несвободы.
Романтики начала XIX века предпочитали практической деятельности
свободную игру фантазии, созерцание — исследованию, религию —
науке, веру — разуму.
Во время работы на нем, по крайней мере, не лежало обязанности думать, как бы не сбиться и не повернуться налево, когда командуют направо, и, кроме того, он чувствовал себя совершенно
свободным от страшных вопросов по велемудрой
науке, называемой у солдат словесностью: «Что есть солдат?», «Что есть знамя?».
Медицина есть
наука о лечении людей. Так оно выходило по книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни оказывалось, что медицина есть
наука о лечении одних лишь богатых и
свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою
наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Я в Пожарске. Приехал я на лошадях вместе с Наташею, которой нужно сделать в городе какие-то покупки. Мы остановились у Николая Ивановича Ликонского, отца Веры и Лиды. Он врач и имеет в городе обширную практику. Теперь, летом, он живет совсем один в своем большом доме; жена его с младшими детьми гостит тоже где-то в деревне. Николай Иванович — славный старик с интеллигентным лицом и до сих пор интересуется
наукой; каждую
свободную минуту он проводит в своей лаборатории.
Мы принимали присягу после 19 февраля. Смерть Николая никого из нас не огорчила, но и никакого ликования я что-то не припомню. Надежд на новые порядки тоже не являлось и тогда, когда мы вернулись с вакаций. И в наших мечтах о Дерпте нас манили не более
свободная в политическом смысле жизнь, даже не буршикозные вольности, а возможность учиться не как школьникам, а как настоящим питомцам
науки.
Неведомые
науке изменения в мозговом веществе, в нервах. Оттуда изменения вползли в душу, цепкими своими лапами охватили «
свободный дух». Алексей и не подозревает предательства. Воспринимает жизнь искалеченным от рождения духом и на этом строит свое отношение к жизни, ее оценку.
Молодой солдат Александр Суворов с первых же шагов заявил себя примерным служакой, а
свободное от фронтовой службы время посвящал изучению военной
науки.
Философия хранит познание истины как мужскую солнечную активность в отношении к познаваемому [Р. Штейнер в одной из первых своих работ, «Истина и
наука», написанной без всякой теософической терминологии, удачно выражает творческую природу познания истины: «Истина не представляет, как это обыкновенно принимают, идеального отражения чего-то реального, но есть
свободное порождение человеческого духа, порождение, которого вообще не существовало бы нигде, если бы мы его сами не производили.
И всегда будет так, если философию рассматривать как необходимую
науку, а не как
свободное искусство познания.
С той точки зрения, с которой
наука смотрит теперь на свой предмет, по тому пути, по которому она идет, отыскивая причины явлений в
свободной воле людей, выражение законов для
науки невозможно, ибо как бы мы ни ограничивали свободу людей, как только мы ее признали за силу не подлежащую законам, существование закона невозможно.
Возражение против учения Христа, состоящее в его неисполнимости, делают люди
науки, философы, вообще люди образованные и считающие себя совершенно
свободными от всяких суеверий.